RAILS: Russian Advanced Interactive Listening Series
Interview with Sergei Enikolopov
Capstone Lesson 2: Интервью с Сергеем Ениколоповым
1. Lesson оverview
This lesson is the second “capstone” RAILS lesson, an opportunity for students to practice the listening skills and strategies that they learned in previous RAILS lessons, and to demonstrate their improved Russian listening proficiency. The capstone lessons offer neither Listening Assistant (Помощник) nor interactive exercises with answers. Rather, the lesson consists of four video clips from an interview with Sergei Enikolopov, Head of the Department of Clinical Psychology, Center for Psychological Health, Russian Academy of Medical Sciences. The listening you will do in this lesson mimics real-world listening contexts, without the learning tools and aids embedded throughout all the other RAILS lessons.
Students will learn about the criminal history of Russia, including changes in the rates and types of crime in different historical periods. They will also learn about crime among young people, and about the impact of the war in Chechnya on Russian society. Finally, students will learn about Enikolopov’s view on how the current situation might be improved in the future.
2. Transcripts of video clips
Video clip from page Исторические факты
Преступность имеет всегда свою историю, точно так же как и все другие социальные институты. Вот самое ужасное из того, что произошло в 20-е и 30-е годы, это такое, я бы даже не знал как назвать этот термин, такое общее… призонизация страны. Вот огромное количество людей прошло через тюрьму. Это разные люди, не обязательно преступники. Одна часть из их них была просто крестьяне, раскулаченные, нераскулаченные, рабочие, интеллигенты, естественно, просто верующие – вот всех гнали, то есть Соловки и другие лагеря были общим местом. Обычно подчеркивается история с 37 годом, но и до этого, это было массовидное такое вот явление, начиная, может быть, где-нибудь с 25 года. При том до, до 27 и даже позже, значит, сложность была еще в том, что не было жестко-устоявшегося уголовного кодекса – разные губернии по- разному могли его трактовать. После 27 года появляется кодекс, но опять-таки я находил в юридических журналах, что вот некоторых упрекают, что они не знают кодекса – следователей и юристов. А как они могут знать, когда на всю Вологодскую там губернию кодекс был только у прокурора области, у председателя суда, ну в общем небольшую группу лиц, начальников, которые только получили эти экземпляры. Поэтому понятно, что очень часто судили по революционной сообразности и прочее. Потом в это же время происходило то, что судили еще с классовых позиций, то есть, могли совершенно спокойно оправдывать и минимизировать наказание человека с пролетарским происхождением, даже если он совершал абсолютно это не идеологическое преступление, а обычное бытовое: в супружеской драке один выбивает глаз своей супруге. Значит, но ее обвиняют в том, что она своим буржуазным поведением, в силу происхождения, довела несчастного рабочего до такого состояния. Значит, и поэтому его оправдывают. Но, понимаете, выглядит это немножечко так смешно, но с другой стороны, у людей – и в России это очень распространено – всегда было чувство справедливости. То есть совершенно не случайно из-за этого реформа, судебная реформа Александра II, была столь успешна. Что вот, несмотря на то, что было очень много неграмотных людей, вдруг выяснилось, что суд присяжных замечательно работает. Потому что справедливость – это национальное чувство. Здесь произошла – почему я подчеркиваю, что это очень важная вещь – здесь же произошла… не только такой вот перелом, да, но было нарушено чувство справедливости. Глаз все-таки нельзя выбивать, все это отлично понимают. И буржуазное там, или пролетарское происхождение – это можно учитывать, но в других местах: там при назначении на должность и так далее, а вот это уж – никак. То что люди стали проходить через тюрьму, они стали заражаться этим тюремным духом, правилами. А лагерь, тюрьма всегда имело свою субкультуру, эта субкультура очень часто адекватна, но она адекватна месту заключения, она построена для того, чтобы люди там выживали, так же как ну вот этнографические всякие, для племен. И поэтому понятно, что если вот там это хорошо, то вынести это на волю – это не очень хорошо, вот жить по законам тюрьмы. А поскольку проходили через тюрьму миллионы, то есть были периоды, когда, примерно каждый.., ну 10 процентов населения проходило через тюрьму. Мы в свое время опрашивали молодых людей, были ли у них… в маленьком городе, значит, ну в среднем российском городе, были ли у них знакомые заключенные, на что молодой человек, возмутившись, сказал что: «Да у нас в параллели вот класса, в школьной, не сидело только два человека: сын председателя горисполкома и сын главврача. И все». И вот понимаете, что вот все старые фразы, о том, что вот от тюрьмы и от сумы не зарекайся, но тюрьма всегда воспринималась как острог и как тяжелое место, здесь вдруг становится каким-то тривиальным местом работы, то есть время … место, где можно провести какую-то часть своей жизни. Она перестала быть устрашающей, то есть, она во многом даже теряла свои социальные функции, ну одну из них во всяком случае, такую как устрашение. А что страшного, если все мои родственники сидели, знакомые сидели, возвращаются, жизнь протекает, то есть вот это снятие контроля.
Video clip from page Печальная статистика
И поэтому такой один из основных таких показателей благополучия – неблагополучия общества – это насильственные преступления, убийства в первую очередь, то вот у нас, в отличие от многих стран, ну, во-первых, у нас современный уровень убийств очень высокий (мы на одном из первых мест в мире, а уж в цивилизованных странах просто первое место). А главное, что в отличие от многих стран, у нас нет такой большой разницы между преступностью в большом городе и маленьком городе, вот насильственных. У нас могут убить в маленьком поселке и в большом городе, в отличие от большей части стран, где есть огромное количество маленьких поселков, где никогда не происходили убийства, там в течение десятилетий. А преступность вот такая насильственная концентрируется в большом городе, где скученность и прочее, город, так сказать, дает возможность разгуляться. Поэтому вот если говорить о современном состоянии общества, то, в первую очередь, меня, например, настораживает социальное неблагополучие по одному из показателей – это убийства. Они у нас постоянно растут и понимаете, были периоды, когда мы видим даже по убийствам, что общество реагирует на изменения социальные очень правильно. Вот был период 65-68 год, когда убийства падали, и в Москве было только 9 процентов корыстных убийств, что, понятно, что оставшиеся – это эмоциональные, это ссоры, ну там хулиганства, переходящие во что-то, но это эмоциональные вещи, это не показатель неблагополучия. Показатель неблагополучия – в первую очередь, конечно, что убивают из-за денег или из-за чего-то. А тут важно еще, так сказать, отметить, что вот этот вот сдвиг – это… ну хвост, преступность ведь не сразу меняется, а несколько лет должно пройти. Вот это реакция на оттепель была с 65 по 68 год, вот оттепель как бы кончилась, а реакция как раз и демонстрирует нам, что люди жили с некоторым социальным оптимизмом. Примерно то же самое – конец 80-х. И, и катастрофические 90-й, 91-й год. Вот тут начинается просто скачок убийств, и этот скачок ужасен. Для всех, кто знает статистику – она была в советское время так относительно закрыта, но, понимаете, в стране в примерно 240-245 с лишним миллионов было 24 000 убийств, а когда она уменьшилась до 150, примерно, да, вот как сейчас, 32 000 при уменьшении почти на сто миллионов человек. А при этом даже сами специалисты оспаривают эту цифру, считая что здесь много латентности, потому что есть еще примерно такая же цифра людей потерявшихся. Понятно, что потерявшиеся, конечно, не все убиты – огромное количество из них меняет место жительства, оказывается в больницах, кто-то страну покидает, но… кто-то не хочет просто, чтобы знали, где он и как, но все равно, то что это такой высокий процент, его нужно, так сказать, учитывать, при том что обычно, ну в советское, например, время убийство считалось одной из самых четких статистических характеристик, то есть оно почти всегда регистрировалось, вот убийство и тяжкое телесное преступление. Вот это вот всегда растет, то есть там колебания есть – ну вот сейчас вышло немного на плато — последние два-три, да два-три года, — то есть что, в общем, отражает тоже социальные изменения некие, то есть некий рост после дефолта и стабилизация экономического уровня – вот и есть отражение этого.
Video clip from page Чечня
Чечня – она для современной преступности имеет несколько аспектов. Один – это начало 90-х и это абсолютно такой криминальный, с одной стороны бизнес, с другой стороны это вот то, как создавались первые состояния. Вот в Чечне можно было отмыть деньги, чеченцы участвовали в этом наравне с москвичами, и здесь все замазаны, и властные структуры, и рядовые чеченцы, ну не рядовые естественно, а те кто имел доступ к всевозможным займам, все авизо, банковские переводы и так далее. Потом с момента начала особенно вот первой чеченской кампании, 94-95 год, вот там стало прослеживаться то, что там стали исчезать военное оборудование, и где оно, в какой точке мира оно оказывалось, это уже другой вопрос, но там тоже назарабатывались гигантские деньги, и это тоже вот разговор об организованной и коррумпированной преступности. Это преступность больше связана с властными отношениями, на уровне даже правительства, и это просто видно по многим показателям, об этом даже и не очень стесняются говорить. Действительно речь идет о 95, 97, 98 годе, но тогда это делалось просто открыто, нагло и на войну списывалось многое.
Второе началось уже позже, уже сейчас, это ну обычное для нашей страны разворовывание государственных денег, которые идут на что-то. Это преступность местных чиновников, ну которую можно назвать преступностью, потому что они например, должны чеченцам давать компенсацию за потерянные дома, но при этом они требуют «отката», то есть «откат» — это человек должен получить какую-то сумму, расписывается за эту сумму, и потом какую-то часть этой суммы должен отдать. Иногда вымогательство доходит до пятидесяти процентов, при том это очень хорошие, это горные, ну дома, построенные в горах, сейсмоустойчивые, то есть они дорогие в общем, и это дома, которые строятся обычно несколько поколений, это не дом, который быстро построили, это там начинал папа, заканчивал сын или внук. И для чеченцев это такая очень важная деталь культуры, эта привязанность к дому. Понятно, что эти дома очень дорогие не только по символической цене, но и по финансовой. Огромные семьи – огромные дома. Вот когда они разрушены, это понятно, что это большие суммы, и правительство готово их выделять, и выделяет, но вот как они доходят, это вот и есть проблема. И когда вот Путин был поражен, во что превратился Грозный и не восстановился, то вот он был во многом поражен тем, что деньги-то шли. А куда они девались? А, значит, но когда я сказал, что несколько аспектов, значит, они, понимаете, породили и преступность на более низком уровне. То есть это вот коррумпированная верхушка, а внизу, значит, это захват заложников, который в Чечне стал процветать, потом захватил весь Северный Кавказ, потом стал двигаться в Россию, и уже захватывают заложников с целью выкупа совершенно люди вообще говоря не чеченцы, а обыватели.
Ну вот, второе, это то, что через Чечню проходит большое количество военнослужащих. Военнослужащих, войск, войск МВД, милиционеров и прочих, которые возвращаются сюда и как многие ветераны, при том они еще и плохо обученные ветераны, они обладают такой характеристикой, того что называется пост-травматическое стрессовое расстройство. Среди них большее количество дезадаптантов, ведущих себя агрессивно, больший процент суицидов, больший процент алкоголизации и наркомании. Поэтому вот как бы война в Чечне порождает еще здесь проблемы в разных городах России, которые расхлебываются и не всегда привязываются к Чечне… к чеченским проблемам, а это просто вот уже здесь человек совершил суицид там и прочее. Но специалисты, которые отслеживают, они видят, что это связано с тем, что он воевал в Чечне, вернулся, ну или просто провел… нес службу, не обязательно воевал, а там охранял, но эти два года, год, полгода командировки, которые они там испытывают, сказываются на их поведении здесь. Поэтому вот эта проблематика, она еще и проблематика роста насилия в нашей стране, во всей. Вот немножечко связано с чеченскими событиями, то есть если бы не было Чечни, то может быть у нас и не было бы такого роста девиантного поведения.
Video clip from page Молодое поколение
И еще, молодое поколение, которое выросло в этот период дестабилизации, можно каким-то образом прогнозировать, его поведение в отношении… криминальное поведение?
Да, это не только прогнозировать, просто и статистика показывает, что идет все время рост насилия в молодежной среде. При этом пока… ну то есть и криминальная есть, и предкриминальная … но насильственное поведение еще характерно то, что меняется, оно становится очень выраженным у девушек. Они дерутся между собой в школе, они участвуют в преступности. Потом, если раньше ну вот любимые мной, как показатель просто – это ядерные насильственная преступность – если раньше это были в основном, ну что, убийства ребенка, мужа, любовника, вот достаточно традиционные для всех стран, то сейчас это начинает захватывать самые разные сферы, то есть, они участвуют на равных в бандитских группировках, в налетах. И если раньше они были всего лишь как наводчицы, то сейчас они – как организаторы, как просто рядовые участники. Есть – почему я сказал предкриминальные – вот есть такие молодежные группировки, ну которые вот как «гэнги» такие…улицу контролируют свой микрорайон, вот есть «гэнги», такие вот, чисто девичьи. Девочки контролируют микрорайон. И даже бандиты, такие настоящие, ну прошедшие тюрьму взрослые люди, которые ну достаточно спокойно ко многому относятся, они говорят, что они боятся там появляться, потому что это самое страшное.
Это очень интересно, это абсолютная новость для меня. Вы можете объяснить феномен этой ситуации? Потому что она нетрадиционна со всех точек зрения. Не было женских банд…
Не было, да. Но это знаете, происходит такая общая такая «маскулинизация» в субкультуре. И это может быть и для всего мира, я не очень этим занимался. Но у нас в стране, вот я, например, вижу, что вот даже мода такая «унисекс», вот она, с одной стороны растворяет «маскулинное» поведение мальчиков, но «маскулинизирует» поведение девочек. И если говорить об общей, вот то, что я знаю, то вообще говоря, просто вот мы отмечаем плохую поло-ролевую идентификацию у девочек. Ну и у мальчиков тоже… Но когда она плохая, то есть, с дефектами, то понятно, что они не очень хорошо понимают, в какой ситуации нужно вести себя как женщина, а в какой – как мужчина. Образцы поведения становятся… ну вот не случайно нам учителя иногда жалуются, что в старших классах мальчик… с мальчиками им спокойнее… мальчики прогнозируемые… вот в провинции, значит, что мальчики прогнозируемы, они примерно знают, что время от времени они дерутся, они всегда дрались, там что-то выясняют. А когда девочки вдруг, значит, начинают «забивать стрелку» — во-первых, это просто выражение абсолютно бандитское – значит они «забивают стрелку» для выяснения отношений между собой: кто кому понравился, кто в какой одежде пришел, и так далее. И иногда это кончается дракой. При этом это задний двор школы и учителя знают, и мы были поражены, что это в общем небольшие города, когда проводили там исследования и учителя отреагировали, на то что я сказал, что вот по нашим данным – высокий уровень агрессивности у девочек – это вот очень осторожно мы говорили. Но учителя стали кричать, что как, конечно очень высокий, мы все это знаем, что хорошо, что это нам подтвердили психологи.
Спасибо большое, и вот еще может быть последнее. Прогноз, опять же в связи с молодым поколением. Вот можете ли Вы каким-то образом прогнозировать или предостеречь? Или, наоборот, порадовать
Ну порадовать я не могу. Понимаете, проблема будет заключаться только в одном. Если произойдет рост экономики, да? Но при этом не просто рост экономики, а с учетом того, что люди должны и ощутить некую социальную справедливость, которая вот существует. Не декларируется, а какие- то маленькие реальные основания, для того, чтобы возникло ощущение социального оптимизма. Что нужно вот нормально существовать и ты получаешь какие-то блага, пускай даже не очень большие. Там квартира, доступность работы, работа достойная, образование реальное, а не декларируемое, то это вот все будет налаживаться. Если этого не будет, то это будет ухудшаться, потому что в общем будет происходить просто деградация молодого поколения. А вот то, что эти мои слова не голословны, это вот в истории нашей страны есть просто реальные подтверждения, потому что мы знаем, что как только возник переход от сталинского общества к более демократичному, не сверх-демократичному- — мы все отлично знаем, что такое начало 60- х, да, но сам факт вот такого движения, которое было почувствовано страной, сразу отразился в изменении преступности. Сам факт того, что вот страна в начале 80-х, в середине, начала двигаться в сторону общечеловеческих ценностей, демократизма там и так далее, опять был отражен в уменьшении самоубийств и убийств.
